поняла, что вся эта ситуация больше не давит на меня, не расстраивает, не кажется невыносимой.
она просто меня раздражает.
раздражает, как старая маразматичная родственница, которую с одной стороны жалко, потому что ты помнишь, что когда-то она была в меру нормальным и даже милым человеком, достойным уважения и семейного расположения, а с другой она сидит уже в таких печенках, что иногда хочется попросить Боженьку ускорить ее свидание с теми, кого она помнит, любит и о ком наверное даже скорбит в минуты просветления.
но терпишь. и терпишь. и стараешься быть милым, разумным, отвественным, благодарным, толерантным ("все там же будем"). и ждешь. что все это кончится. и сам себя коришь и порицаешь и мысленно выносишь себе малоутешительный приговор на заседания суда совести. и просишь сил, и просишь прощения у Боженьки и у бедной старушки за мысли, поступки, слова, и за чувство невозможности-нахождения-рядом-здесь-вообще-больше.
и ждешь.
внутренне ждешь разрешения, освобождения, конца. сам не признаешься себе.
ждешь. и терпишь. и ждешь.
а она продолжает тебя раздражать, даже когда ты не думаешь о ней. просто своим присутствием где-то в дальнем уголке квартиры. в самом укромной извилине усталого мозга. потому что в любой момент, она может выснунуться наружу, обратно, в твое сознание, эта старая-старая безумная история, и прошамкать зубным протезом: "деточка, никогда нельзя ни в чем быть уверенной".
меня раздражает, что я не могу быть уверенной.
я хочу верить.
я хочу верить.
я хочу верить.